Entry tags:
(no subject)
Я рисовал много птиц, одну за другой, и не замечал, что всегда рисую их сидящими.
Пролистывая рисунки — площадь, ограда, ветви, карниз и ни одного неба — я решил это исправить.
Летящая в небе птица не выглядела ни живой птицей, ни вечным символом, только плохой рисунок убивающего время обывателя.
Я нарисовал ещё много летящих и взлетающих птиц, натуралистичных, схематичных, метафорических, сказочных, стимпанково-железных, мультипликационно-покадровых, по-детски наивных, срисованных с гениальных, и всё зря. Мои птицы никуда не летели.
Разозлившись, я начал рисовать толстых смешных киви, неуклюжих подозрительных куриц, задумчивых пингвинов и одного огромного злого страуса. Эти смотрели на меня с рисунка без всякого сомнения в собственном бытии, но мне становилось тоскливо от них. Я продал их всех, только чтобы от них избавиться.
В качестве тренировки я нарисовал полуразвёрнутое крыло, сдуру расположив его на листе как попало, так, что второе уже никак не вмещалось.
Крыло было хорошо, и я оставил его наброском,
а на следующий день, едва проснувшись, дорисовал оставшееся вчера за кадром — птицу, волочащую это крыло, перебитое, больное, нелетучее.
Вместо привычных всем птиц на фоне городских пейзажей я теперь рисовал их — одиноких птиц с перебитыми крыльями.
(Я никому этого не говорил, но я чувствовал себя энтузиастом-недоспасателем, который может только пометить на карте место с найденной птицей, но не может ей помочь.)
Аудитория поняла, что былых птичек на крышах от меня не дождаться, и частично сменилась на адептов боли и тлена. Мне было безразлично, что я оказался непонятым, но внимание льстило.
Однажды у меня не получилось нарисовать птицу. Испугавшись, я несколько дней не подходил к рабочему столу, а затем сел и начал делать как в школе, когда не мог собраться с мыслями: красил лист сплошным цветом или несколькими, рисовал случайные линии.
Сквозь чёрные изломанные линии ветвей светилось яркое голубое небо.
...
Серое, набухшее дождём небо разливалось между серыми кирпичами домов.
Троллейбусные провода на площади блестели в свете Луны.
Из норы не было видно неба, но его кусочек отражался в заводи с заплатками старых листьев и царапинами хвоинок.
Я глупо простыл под июньским кондиционером, и болел под стать испортившейся тут же погоде. Пил в одеяле бесконечный чай, смотрел сериалы и баловался с гелевыми ручками. Мне хотелось гулять по солнечному городу, а не сморкаться под звук дождя.
Город, нарисованный мной, был полон солнца и почему-то безграничного счастья, которое можно разве что нарисовать или написать в музыке.
Я оторвался от рисунка, посмотрел в окно и увидел различие. Нарисованный город был виден с высоты птичьего полёта.